Часть третья. Глава 9

В четверг, 5 марта 1997 года, я, как всегда, начал свою работу с обхода и, остановившись у Лилиной койки, фальшиво-бодренько осведомился:

— Ну, на что жалуетесь?

Обычный ответ был «Ни на что, спасибо», и я, назначив время визита в мой кабинет, шёл к другой койке. В этот раз Лилия подняла на меня глаза.

— На вашу коллегу.

Я раскрыл рот.

— Что такое?

— Она велела мне во вторник вколоть какую-то гадость.

— Так, и что? — спросил я быстро.

Девушка поманила меня ладонью, будто желая что-то сказать на ухо.

Я склонился к ней, честно говоря, не без напряжения, иррационально испугавшись, что она, подобно Николаю Ставрогину, сейчас вцепится мне в ухо зубами. Что ж, пострадаю за науку и перестану строить иллюзии о незначительности её недуга.

— Медсестра притворилась, что делает укол, и не сделала, — прошептала мне на ухо девушка.

Умница Таня! Я выпрямился.

— А по какой причине вам была назначена инъекция?

— Наверное, Ираида Александровна посчитала, что я слишком невесёлая, и что это ненормально, — отозвалась Лилия с печальной улыбкой.

— Я приму меры, чтобы такого не было, — пообещал я. — А вас жду в кабинете в обычное время, после Клавдии Ивановны.

Закончив обход, я направился прямиком в кабинет завотделением и там немного пошумел. Сергеева смотрела на меня, по обыкновению, устало и брезгливо, как на молодого честолюбца, каким я и был, отчасти.

— Да, — согласилась она, наконец. — Да, это, правда… глупо. Переводим попусту, когда каждая ампула на счету. А я-то что? Не я назначала. Вы скажите Головниной сами. В субботу приезжайте и скажите.

— И приеду, и скажу.

— И приезжайте, и скажите, на здоровье.

В двенадцать часов Лиля вошла в кабинет и уселась, на этот раз, в кресло. Вид у неё был не менее уставший, чем у завотделением, черты лица заострились, тени обозначились под глазами.

— Как-то вы плоховато выглядите, душенька, — пробормотал я.

— Так у вас тут, Пётр Степанович, не курорт, — невесело пояснила мне девушка.  — Слушайте, вы, случайно, не того… не играете с вашей коллегой в доброго и злого следователя?

Я едва не разозлился.

— Что, оскорблять меня будете, Лилия Алексеевна? Сейчас обратно в палату пойдёте.

— Не надо! — испуганно вскрикнула она.

Мы немного помолчали. Я не только остыл за время этого молчания, но и исполнился искреннего сочувствия к ней:

— Что: там, в палате, совсем плохо? Обижают вас?

— Нет… Не обижают: со мной не разговаривают. Душно там. Психически душно. Скучно. Эти мысли, понимаете, мысли от людей — как радио, которое работает! Русский шансон. Всё вытаптывает внутри…

—  В вас проникают мысли других людей? — заинтересовался я. Ну как же: Шнайдеровский симптом!

— Ну, не цепляйтесь вы к словам! Ничто в меня не проникает. Так… будто давит.

—  Давят чужие мысли?

—  Чувства, скорее, — пояснила она. — Женщины ссорятся. Алёна эта — как волк, того и гляди, укусит. Противно…

Notabene: в январе в отделение поступила ещё одна пациентка, Алёна, с психопатией: она красила волосы зелёнкой и изощрялась в мелких и крупных пакостях.

— У меня ведь только и есть радости, — немного оживилась Лилия, — что к вам на приёмы ходить. Понимаете вы, Пётр Степанович? — в её глазах заблестели слёзы.

Я сглотнул.

— Я подумаю, как бы вас перевести в одиночную палату, — пообещал я.

Лилия иронически улыбнулась.

— А что, здесь есть такие? Не замечала.

— «Изолятор» пустой стоит, — буркнул я.

— Изоля-атор, — протянула она.

— Ну да, да, изолятор! — взорвался я. — Нормальная комната, с четырьмя стенами! Койку поставим — вообще сказка будет! Лысые черти! Черти лысые! Расстрелял бы архитекторов этих, руки бы вырвал им и засунул бы в задницу! Вы ещё в общем отделении не были! Наблюдательных палат не видели, куда людей пихают, как в автобус! «Кузница психов», вашу мать!!.

Девушка смотрела на меня удивлённо.

— Вы ведь не на меня сердитесь? — тихо спросила она. — На… систему?

Я поморщился: всё, крайняя точка — обсуждать с пациентом недуги отечественной психиатрии.

— А за «изолятор» спасибо вам большое! — поблагодарила она. — Только вы забудьте, Пётр Степанович! Обойдусь как-нибудь. Я других ничем не лучше. Или тогда Сашу переведите туда тоже. (Саша в марте как раз вернулась к нам после рецидива.) Там ведь можно поставить две койки?

— Если завотделением согласится…

— Ну, вот и не думайте.

— Нет, я подумаю… Да… И вовсе, — пробурчал я, — не играю я на пару с Головниной в доброго следователя. Сам бы руки оторвал этой дебилке. Другим пациентам, будьте любезны, не сообщайте этот комментарий.

Лилия улыбнулась:

— Нет: побегу, расскажу всем. Спасибо! — прошептала она другим тоном, взволнованно. — Спасибо! — и закрыла лицо руками.

Через пару минут она отняла руки; быстрым, незаметным движением утёрла оставшиеся слёзы; улыбнулась через силу.

— Ну вот, я готова. Что вам ещё рассказать?