Борис Гречин
ABOUT ME
ABOUT ME
STORY BY Борис Гречин
Посетители
Reads
«Повесть Бориса Гречина “Посетители” вновь, как и написанная ранее повесть “Три дня иного времени”, начинается как фантастическое произведение. Однако и допущение о чудесной встрече англичан из XIX века и русских из века XXI, и философские и поэтические обоснования этого допущения очень быстро отходят на второй план. Потому что на самом деле писатель предлагает нам фантастику, которая на поверку оказывается в хорошем смысле средневековым назидательным текстом. В этой повести перед нами не столько герои, обладающие индивидуальностью, сколько типажи. Неслучайно автор именует их Аристократ, Леди, Казанова, Судья, Священник, Поэт и т. д. При этом они не представляют собой те или иные пороки или добродетели, это скорее некие мировоззренческие и поведенческие универсалии прежнего мира во всей их сложности. “Посетители” открывают нам Англию и — шире — англосаксонский, европейский мир полуторавековой давности, его отношение к любви, к женщинам и женственности, к мужественности, к вере и религии, к поэзии и ручному труду. А это, в свою очередь, открывает читателю глаза на день сегодняшний, ставя под сомнение достижения нашей эпохи, стремящейся к комфорту и теряющей внутреннюю духовную силу». © Л. В. Дубаков
Updated at
Три дня иного времени
Reads
«По жанру “Три дня иного времени” фантастическая повесть. Но, как это часто бывает у Б. С. Гречина, формальные моменты у него уходят на второй план, будучи заслонёнными содержанием. Поэтому собственно фантазийный элемент в этой повести почти не замечается, во всяком случае, не бросается в глаза. Она про другое. В ней происходит соприкосновение разных времён. Если точнее, разных миров. Главный герой оказывается во временной петле, переместившись из одного исторического времени в другое. И это соприкосновение не столько открывает нам наше прошлое, сколько наше невероятно похожее на него настоящее. История делает петли, повторяя себя, но, кажется, и раз за разом предоставляя людям возможность избрать для себя совершенно иной путь или хотя бы путь немного иной. Именно поэтому “Три дня иного времени” ― это в каком-то смысле обманчивое название: это три дня вполне себе этого времени. В повести есть обличительный монолог главного героя, обращённый к представителям диссидентства. К кому обращён этот монолог? Уж точно не к советским диссидентам. И даже не к революционным интеллигентам конца XIX века. Скажем честно, он адресован инакомыслящим десятых годов века нашего. Хотя и тем, кто бросал бомбы в царя, а по факту ― в Отечество и Бога, и тем, кто проговорил и приговорил на кухнях великую, пусть и потерявшуюся державу, его бы тоже в уши. Всё возвращается. Речь не о том, что мыслить инако ― плохо, речь о беспечности и безответственности. Впрочем, я сомневаюсь, что кто-то из них что-то услышал бы и услышит. Мы не знаем своей истории, не читаем русскую литературу, не размышляем над русской философией. А ведь там всё уже есть ― и в виде предсказания, и в виде хроники трагедии, и в виде, так сказать, посмертного текста. Прозу Б. С. Гречина отличает и ещё одна вещь: в конце он всегда даёт читателю надежду. По крайней мере, на возможность сразиться с самим собой за своё счастливое будущее». © Л. В. Дубаков
Updated at
Храм детства
Reads
«В центре повести Бориса Гречина «Храм детства» столкновение двух миров — мира взрослых и мира детей. Мы, взрослые, как медведи-шатуны в лесу, не оставляем детям шансов. На их собственную судьбу, не совпадающую с ожиданиями их пап и мам. На соприкосновение с национальной культурой, которой мы часто не знаем и которой чуждаемся. Наконец, на само детство, в котором детям не надо прагматически думать о будущем, всё своё время отдавая то одному, то другому кружку или каким-нибудь профильным курсам. У детей нет своего храма. Им негде мечтать, сидя в тишине и покое. У детей нет промежутка, закутка, где можно было бы спрятаться. Медведи-шатуны не засыпают на зиму или просыпаются посреди зимы от голода. Так и мы, взрослые, не обретя счастья или потеряв разум, разрушаем всё вокруг» © Л. В. Дубаков
Updated at
Весна раньше календаря
Reads
«“Весна” была вдохновлена романтиками конца советской эпохи, стоящими по обе стороны баррикады, и является своеобразной данью их памяти. В повести нет никаких потаённых идей или глубоких смыслов, кроме тех, разумеется, которые обнаруживает читатель. Нет здесь и никакого гражданского пафоса, а вопросы патриотизма, которыми нет-нет да и задаются герои, обязаны тому, что действие повести происходит в 2012 году, с новой силой всколыхнувшем давний исторический спор о пути и национальной идее России, а герои не могут жить изолированно от своего времени. Несмотря на год, это — всего лишь повесть о любви и о весне жизни, которая в иных случаях приходит раньше календаря» (из авторского предисловия).
Updated at
Человек, который был дьяконом
Reads
«От честертоновского романа Б. Гречиным взято название. Заимствован его сюжетный парадокс. В основу положена христианская проблематика. Востребована эзотерическая символика. Присутствует экзистенциальное напряжение. В общем, многое, как у Честертона. Но это, конечно, другое произведение. Оно про русскую православную церковь как большое собрание верующих. Или, вернее, слабо верующих. Или неверующих вовсе. Но повесть Б. Гречина далека от сенсационных разоблачений, от безответственной критики. Эта повесть, которую автор справедливо характеризует философской, есть разговор, точнее, диалог, ещё точнее, диалоги о состоянии и путях русской православной церкви. В повести поднимаются по-настоящему актуальные сегодня вопросы о целях и роли православия в современном мире, о внутренней церковной политике, о соединении православия и патриотизма, о женщине в православии. Некоторые эти вопросы и эти диалоги заставляют вспомнить известную статью С. Н. Булгакова “На пиру богов. Pro и contra. Современные диалоги”, где в платоновском стиле шесть разных человек спорят о том, кто виноват и что делать, — кто виноват в тяжёлой ситуации, в которой оказалась Россия и русская церковь после 1917 года, и что теперь делать России и церкви, какие испытания ждут впереди и есть ли надежды на воскресение. Главный герой повести Б. Гречина ищет ответы на эти вопросы, перебрасывает мосты между разными, зачастую полярными позициями. Этот герой, вместе с другими персонажами, вместе с православной средой, повторяет и сотворяет в миниатюре церковный мир. Скорее, плохо, чем хорошо (в чём не сугубо их вина: они именно такое собрание верующих, какое сегодня собрание верующих, какое сегодня время), но мужественно и до конца делая то, что можно и что должно». © Л. В. Дубаков.
Updated at
Ужас русского инока
Reads
«“Ужас русского инока” — это вовсе не повесть, предназначением, долженствованием и замыслом которой является критика православной церкви. Она является размышлением о Церкви вообще (как сообществе верующих), о тех вызовах, которые духовные таланты ставят церковной традиции, о том, как традиция с этими вызовами справляется, а также о соотношении в церковной жизни мистического и каноничного, частного и общего. Возвращаясь к метафоре бойца, вспомним, что английское название рядового — private, и это неожиданно оказывается знаменательным. Каждый не только умирает в одиночку, но даже сражается в одиночку, потому что личные искушения, которые почти невозможно передать, ответственность за которых практически невозможно разделить с другим, — просто хрестоматийный пример “вещи в себе”, при том сражается он всё-таки в общем строе. Наш частный духовный опыт, большой или малый, и наша частная битва при её успехе таинственным образом вливаются в резервуар общего блага (при неудаче, конечно, служат только нашей погибели)».
Updated at
Поезд Миргород — Спасов
Reads
«Поезд Миргород — Спасов» — это философская повесть-притча, в которой в форме путешествия в поезде описывается духовная практика русского православия, католичества, американского баптизма, англиканской церкви, зороастризма, иудаизма, ортодоксального ислама, суфизма, индуизма, теософии, северного и южного буддизма, а также нескольких маргинальных традиций.
Updated at
Аншлаг на приёме у фрау рейхскомиссар
Reads
«Госпожа Матильда Видриг приезжает в Россию и, подобно дьяволу, ищет мёртвые души на недооккупированных территориях. На первый взгляд она сумасшедшая старуха, думающая, будто бы находится в Третьем Рейхе, не проигравшем войну, но Феликс Эрнст, ставший волею судеб её адъютантом, слышит всё больше здравого смысла в её речах, так что едва переносит этот здравый смысл. Фрау рейхскомиссар посещает в Ярославле отечественных и окраинных националистов, модельное агентство, немецкий супермаркет, педагогический вуз и другие места и людей и везде находит тех, кто продаёт ей свою душу, отвергая человечность и Родину. И каждая такая «покупка» совершается лишь в её пользу, то есть в пользу нового Рейха. Монологи госпожи Видриг, в которых она объясняет Феликсу истинный смысл своих поступков, это не только разоблачение англосаксонского проекта, но и обнаружение правды о людях, что не имеют чести и не хотят знать своего родства. Русские националисты вторичны и убоги, националисты окраин власто- и корыстолюбивы. И она кормит их гордость и их карманы, лишь бы они разрывали ткань великого государства и великой культуры. Девушки-модели считают Россию помойкой — и получают возможность оказаться за границей — в борделе. Педагоги очарованы Западом и соглашаются с ядовитыми идеями свободной педагогики — без воспитания, без учителя, с акцентированием внимания на сексуальной составляющей и критическом мышлении. Это всё идёт на пользу новому Рейху — тем, что разрушает Россию и другие страны. И, положа руку на сердце, каждый, кто по своей воле всё это отдаёт, всего этого недостоин. На приёме у фрау рейхскомиссар в финале повести действительно был аншлаг, и каждый из гостей получил возможность заглянуть в кривое зеркало собственной смердящей души». © Л. В. Дубаков
Updated at
Клирики
Reads
«Повесть Бориса Гречина “Клирики” поднимает сложную и неоднозначную для России проблему — взаимоотношения православия и инославия (так для православных). За «инославие» в повести отвечает буддизм, община которого по сюжету появилась в среднерусском провинциальном и православном городе. Главный герой, дьякон Николай Яковлев, будучи православным человеком и клириком Русской православной церкви, знакомится с буддийским наставником, по имени Озэр, точнее наставницей. По воле епархии и собственному религиозному горению он пытается переубедить девушку буддийского исповедания. Конечно, никакого переубеждения не происходит. Но “Клирики” всё же не только о несовпадении православия и буддизма. Знакомясь ближе, вспоминая своё прошлое и совершая сложные жизненные выборы, Николай и Озэр осознают, как много и в другой религии, которая всерьёз, трудного, ответственного, жертвенного. Клирикам в какой-то момент приходится принимать непростые решения и делать выбор. Оба героя этот выбор сделали. Они не сменили религию, не изменили своей религии, но получили трудную судьбу. И при этом счастье остаться вместе». © Л. В. Дубаков
Updated at
Тетрадь архиерейская
Reads
Главная проблема повести — это, конечно, стилизованный язык, но он же и её достоинство. Язык неправдоподобен, потому что в наше время даже архиереи и даже Святейший Патриарх так не говорят. Но он всё же имеет своё оправдание, психологическое и эстетическое. Психологическое — в том, что преосв. Алексий — это как бы выскочка в церковных кругах, и в своём «суржике», в идиолекте, в котором свободно смешиваются церковнославянские, древнерусские и новорусские элементы, он ищет себе защиту и лишнее подтверждение своего права на архиерейство. Эстетическое — в том, что этот суржик оказывается более гибким, чем современный русский язык. Он не застыл, он вживую изгибается туда, куда нужно. (И он, кроме всего прочего, всё же настраивает на возвышенный образ мыслей. Главный герой не аскет и даже человек грешный, но он всё же мечтатель и настоящий поэт церковности.) А в современном русском метафоры языка застыли, стёрлись и перестали осмысляться как живой образ. Если говорить про проблематику повести, то это, разумеется, не только любовная история, и даже не столько, а повесть о проблемах церкви. Подруга преосв. Алексия вполне могла бы стать ему женой при другом церковном устройстве, например, при устройстве вроде устройства Англиканской церкви, где даже глава церкви может быть женат. Кира, кроме прочего, очень быстро проходит путь к самой сути христианства и точно осознаёт, что «Христос есть всякая [духовная и безгрешная] радость». Главный герой вполне способен воспринять её искренне-интуитивное христианство (поэтому он, кстати, тоже в своей епархии является белой вороной). Фактически, они оба являются христианами не исторического, а идеально-преображённого христианства, в духе [главы] «Буди! Буди!» [«Братьев Карамазовых» Достоевского].
Updated at